Юные годы медбрата Паровозова - Страница 22

Вот на эту роль назначили Тамару Царькову. Заодно ей доверялась процедура измерения давления. А мне надлежало присоединить больного к монитору и закрепить интубационную трубку. Потом врач приступит к аускультации. В общем, на экране все должно было получиться максимально натуралистично и вместе с тем впечатляюще.

Осталось дождаться подходящего пациента.

Те, кто работал в настоящей реанимации, знают главную прелесть этого отделения. Никогда не известно, что случится в следующую минуту.

Понятно, что и в реальной жизни тоже никто не представляет, что ожидает нас в ближайшем будущем. Но когда ты работаешь в таком месте, где сходятся несчастья, произошедшие в огромном секторе гигантского города, уж точно ничего нельзя ни спланировать, ни предугадать, а готовиться всегда нужно к худшему.

Таких двух недель, как те, что провели у нас киношники, не было никогда, ни до, ни после, ни одного поступления с улицы. Ни одного вызова на этаж. И это в открытой для поступлений больнице “скорой помощи”, да еще зимой!

Киношники маялись, снимать рутинные поступления больных из операционной им было не с руки, а других вариантов не имелось. Они стали жить в больнице, в помещении операционной напротив “шока”, куда им принесли матрасы, чтобы они могли снять поступление ночью или рано утром. Но и ночи были – сплошная тоска.

Дошло до того, что Суходольская позвонила на центральный диспетчерский пульт “скорой” и попросила больных в критическом состоянии везти только в реанимацию Семерки. “Передайте вашим бригадам, что примем всех, даже трупы!” – заверила Лидия Васильевна.

Никакого эффекта.

Я одурел от безделья, целые сутки напролет играл с киевлянами в кости, травил байки, а они научили меня петь нескладухи.

Из-за леса выезжала
Паровозная труба.
Здравствуйте, товарищ Сталин!
Я щекотки не боюсь.

Или:

В Ленинграде дождь идет,
А в Одессе сухо.
Здравствуй, милая моя,
Бабах с пистолета.

А вот еще:

Шел по лесу колобок,
Красной армии боец.
Ну и пусть себе идет,
Может, там его гнездо!

А поступлений так и не было, и камера в “шоковом” зале ржавела без дела. Все только и делали, что обсуждали невиданную паузу в работе, а Кимыч, лежа на диване, с важным видом рассказывал, что похожее было в Олимпиаду, но это и без него знали.

Только я догадывался о причине такого странного затишья, но никому не говорил. Просто в нашем подвале заснул Минотавр.

Ну а жизнь шла своим чередом. Необъяснимая ситуация с отсутствием поступлений продолжалась. Конечно, это привело к полному срыву графика съемок. Киношники в последний съемочный день, отчаявшись запечатлеть что-либо путное при участии людей, засняли кучу реанимационной аппаратуры и записали ее звуки. Вечером они ткнули мне под нос ведомость, по которой я получал ни много ни мало девятнадцать рублей сорок копеек. Видимо, это такой тариф для несостоявшихся исполнителей главных ролей.

– Ничего, – утешали они меня, выдавая деньги, – в следующий раз повезет, снимешься!

– Ничего, – утешал я съемочную группу, закрывая за ними ворота гаража и провожая их в ночь, – приезжайте еще, в следующий раз обязательно кто-нибудь поступит!

Поезд на Киев отходил в начале пятого.

Закрыв ворота, я направился в буфет вскипятить чайник. И пока брел по коридору притихшего отделения, принялся неторопливо рассуждать о том, что если учитывать странную семилетнюю цикличность моего участия в кино, можно предположить, что следующим выходом под софиты будет девяносто третий год.

Мне нравилось подчиняться магии числа семь.

Забегая вперед, скажу, что именно так и случилось. В девяносто третьем я попал в документальный фильм “Дом с рыцарями”, снятый признанным мастером неигрового кино Мариной Голдовской. Он даже получил приз как лучший документальный фильм Европы. А я и не знаю, показали меня там или нет. Но это было уже в совсем другой моей жизни.

А сейчас не успел я дойти до буфета, как раздался резкий и требовательный звонок с эстакады.

“Наверное, киношники вернулись, забыли что-то”, – подумал я и побежал открывать.

Это были не киношники. Это прилетела “скорая”. До пересменки мы приняли еще три поступления с улицы.

Минотавр вышел из спячки и стал лютовать. За несколько дней к нам привезли какое-то несметное количество больных. Никто не отдыхал, не болтал, не перекуривал. А в блоках в одну из этих ночей умерли двое наших пациентов. Собственно, в любой реанимации всегда умирают люди, но эти смерти были из разряда тех, что запоминаются надолго.

Первым был пожилой мужчина с сепсисом, у которого после ампутации голени началась пневмония, а дальше пошло-поехало. Он находился у нас не меньше месяца, и у всех остался в памяти даже не он, а его жена. Кажется, весь тот месяц, пока он у нас лежал, эта женщина провела в холле у дверей отделения. Такое впечатление, что она не ела, не спала и жила от передачи до передачи.

За месяц он то улучшался, то снова тяжелел. Иногда нам казалось, что все, мы его вытащили. Но на следующий день он уходил у нас на глазах. Ему устраивали всякие новомодные процедуры, такие как гемосорбция и плазмаферез. Он стал одним из тех, кому я сдавал свою кровь по дежурству.

Той ночью он устал бороться. Получасовая реанимация к успеху не привела.

А под утро встала та девочка, из третьего блока.

Чернильный штамп

С этой девочкой случилась поразительная по своей нелепости история. Настолько абсурдная и несправедливая, что если б кто рассказал, я б не поверил.