Юные годы медбрата Паровозова - Страница 41

Вообще понятие денег здесь было совсем другим, нежели в Москве. Мне казалось, что тут их воспринимают иначе, практически на вес. Я помню, когда жил в селе Махновка, на самой границе с Украиной, что значили там три-четыре сотни, которые местные жители получали с продажи урожая со своего огорода за год. Да какой там урожай, лук да картошка. Убогие домишки, редкие мопеды. Мотоцикл считался за несусветное богатство.

А здесь у всех были огромные дома, большие участки, почти все мужское население имело машины, причем дорогие, красивые, хотя малость аляповато отделанные. Попадались даже иномарки. Правда, почти на все цены были намного выше, чем в Москве, качество оставляло желать лучшего, а сдачу в магазинах никто никогда не спрашивал.

Я слышал еще в детстве от своей тетки Юли, что в Тбилиси никто не дает сдачу. Требовать сдачу считалось оскорбительным. Вскоре мне пришлось убедиться, что в Абхазии те же традиции.

На второй день, высадив запас своих московских сигарет, я пошел в местный магазинчик, перед этим выяснив у Сетрака, какой самый популярный местный сорт. Оказалось, что “Апсны”, так абхазы называли саму Абхазию.

В магазине стояла небольшая очередь, исключительно из мужчин. Все они, подходя к продавцу, делали одно и то же. Протягивали ему рубль и говорили: “Две пачки “Апсны”!” Брали протянутые сигареты и уходили. И все бы ничего, да только пачка стоила сорок копеек. Значит, с каждого рубля продавец пятую часть клал себе в карман. Нормально. Кормить этого достойного сына Колхиды совсем не входило в мои планы.

Когда настала моя очередь, я протянул ему четыре рубля и сказал: “Десять пачек “Апсны”, пожалуйста!” Продавец внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на трешку и рубль, нагнулся под прилавок и вытащил сигареты, которые я сгреб в сумку, и отправился домой в приподнятом состоянии духа.

– Сетрак! – произнес я гордо. – Мне вашего продавца удалось наколоть! Не дал поживиться этому жулику!

И поведал Сетраку о своем поступке, достойном хитроумного Одиссея.

– Ашота обманул? Молодец! – улыбнулся Сетрак. – Покажи-ка, Моторов, что он тебе продал!

Я протянул ему сумку. Сетрак вытряхнул на стол сигаретные пачки, посмотрел на них и еще шире улыбнулся.

– Считай, Моторов, – засмеялся он, – еще не родился такой человек, который нашего Ашота обманет!

Пачек было девять. Но оказалось, и это еще не все.

– Смотри, Моторов! – продолжал забавляться Сетрак. – Видишь мои сигареты? Здесь какая картинка на пачке? Синяя! А у тебя зеленая! Видишь полосочки на сигарете? А у твоих нет! Теперь понюхай! Чувствуешь, как мои пахнут? Табаком пахнут! А у тебя? Что говоришь? Рыбой и плесенью? Наверное, ты прав. Теперь мои закури! Нравятся? Вот и кури! А те, которые тебе Ашот продал, курить нельзя. Эти сигареты у него года три лежат. Тогда на фабрике крыша обвалилась, дождь сильный был. Табак намок, гнить начал. Бумага намокла, пачки намокли. Но план делать надо! Ашот не знал, что ты мой гость. Теперь узнает. Скажу ребятам, завтра сигареты твои поменяют!

А сами они всегда считали, что по-настоящему богатые люди живут в Москве. Ну еще в Ереване. В этом заключалось их какое-то детское простодушие.

– Чтобы в Москве прожить, два мешка денег надо! – утверждала Майрам. – Все москвичи – миллионеры!

Говоря это, она прищуривалась и с явным подозрением смотрела в мою сторону, видимо проверяла, куда я дел свои два мешка. Те деньги, которые мы с Леной зарабатывали вдвоем за месяц, здесь шутя тратились за полдня.

Большинство жителей абхазских пригородов числились в местных цитрусовых совхозах, но работали они там весьма формально, предпочитая заниматься какими-то своими частными делами, ходить друг к другу в гости, разъезжать по побережью, сидеть в кофейнях.

Другими словами, жизнь местных работников сельского хозяйства поразительно отличалась от той, что вели их коллеги в средней полосе России. Практически по всем параметрам. Огромные каменные двухэтажные особняки, большие ухоженные сады, гаражи с машинами, современная дорогая мебель в домах. Японская аппаратура, яркая модная одежда.

И наверное, самое главное – никаких признаков пьянства. Здесь даже намека не было на то российское, вечное, непросыхающее с утра до вечера состояние людских масс, особенно заметное в деревнях. Непохмеленная, с тяжелым запахом перманентная дурнота, направление всех мыслей и практически единственная цель – это стакан. Водка как путь к полной и обреченной деградации, когда сорокалетний мужик скорее напоминает больное животное с прокисшим мозгом, нежели человека. Постоянные унылые разговоры о том, где бы найти сейчас выпить, и обрывочные воспоминания, где и как нажрались накануне.

При этом у всех жителей Абхазии в подвалах были в большом количестве запасы чачи и вина, но никто не относился к этому как к смыслу существования. Так, приятное дополнение ко всей остальной жизни, только и всего.

По этой причине народу около бочки с чешским пивом в самом Сухуми, возле центрального кинотеатра, было один-два человека, не более. Местные жители предпочитали пить кофе. Кофе в Абхазии – отдельная тема. Его варили по-турецки, в джезве, на песке. Он получался удивительно крепким, ароматным и вкусным. Чашечка была маленькая, на пару глотков, таким кофе принято было наслаждаться под разговор и сигарету.

Когда я смог выходить днем из дома, мы начали колесить по окрестностям. Сетрак здорово водил машину, переключая какие-то рычажки в кустарно сделанном ручном управлении. Рычажки соединялись с проволочками, а проволочки – с тормозом, газом и сцеплением. Я предпочитал не думать, когда мы неслись по серпантину, что же будет, если проволочка, ведущая к тормозу, слетит с рычажка.