Юные годы медбрата Паровозова - Страница 49

И мы стали играть в эти старые деньги почти каждый день. Придумывали себе разные истории, где по сюжету купюры должны были торчать изо всех карманов, а благородные герои сорили ими направо и налево. Нам вести такую разгульную жизнь очень нравилось. И когда Ася собралась на выходные к маме, я запихнул в ее старый клетчатый портфель этих пачек под завязку. Чтобы она там не скучала. Как же к маме совсем без денег идти?

Бабушка со временем привыкла к нашим играм и больше не ворчала. Только перед приходом родителей с работы я заталкивал ногами мешок к себе под кровать. А то еще выкинуть заставят, с них станется.

Однажды мы решили их пересчитать. Пачек было много, купюры все разные. На некоторых – они мне больше всего нравились – были рисунки. Танки, самолеты, поезда. На других только надписи. “Двадцать”, “Пятьдесят”, “Сто”, “Двести”, “Пятьсот” и даже “Тысяча рублей”. Начали с мелких. Все время сбивались и путались. Читали мы хорошо, а считали еще не очень. Дошли до пятидесяти шести тысяч и бросили. Да и какая разница.

Ближе к лету нам незаметно наскучили эти игры. А вскоре и мне пришла пора идти в первый класс. Какое-то время я таскал эти деньги в школу и щедро раздавал пачки одноклассникам. Пусть поиграют. Потом и им надоело.

И я совсем забыл про старые деньги.

Прошло много времени. Год, а может, и два. Была суббота. Я, вернувшись из школы, стоял в ванной и мыл руки перед обедом. И тут в квартире все пришло в движение. Домашние вдруг забегали, заговорили взволнованными голосами, запахло валокордином.

На меня при этом никто не обращал никакого внимания. Интересно, а что случилось? Немного погодя показалась мама с печальным лицом. Присев на краешек ванны, она сдавленным голосом сообщила:

– У дедушки пропали все облигации. Из запертого стола. Он собирал их всю жизнь.

“Облигации”? Да, точно, там же на всех бумажках было это слово. А еще другие. “Государственный заем, восстановление народного хозяйства…”

– Тоже мне, нашел что всю жизнь собирать! – радостно объявил я. – На них и купить ничего нельзя!

Мама вздрогнула, как от удара током, медленно подняла глаза и шепотом спросила:

– Где?

Оказалось, что на дедушкины “старые деньги” можно было купить много чего. Правда, не сию минуту, а немного погодя. Это и правда были облигации. Те деньги, которые государство брало взаймы у своих граждан, чтобы потом отдать с лихвой. Но почему-то не отдавало десятилетиями. И всегда находились причины. То из-за подготовки к войне, то по причине самой войны, потом из-за последствий войны, а уж в дальнейшем, видимо, по привычке.

Но тогда, в начале семидесятых, наши отцы-правители, видимо, посчитали, что неудобно всякий раз заявлять о построении развитого социализма и одновременно с этим быть по уши в долгах у собственного населения. И вот впервые в советской истории было решено в скором времени постепенно гасить тиражи облигаций. Причем сделать их подобием лотерейных билетов. Некоторые счастливчики могли выиграть до ста номиналов, если не больше.

И про это великое событие было напечатано в газете “Известия” в пятничном номере. Дед Яша наткнулся на эту заметку лишь в субботу. И сразу жутко разволновался. Он уж и не верил в такое счастье. Его, ведущего сотрудника “Мосэнерго”, практически всю жизнь, начиная с тридцатых годов, ровно на половину оклада заставляли приобретать облигации. И попробовал бы он отказаться.

Дедушка подошел к шкафу, вынул из-под стопки белья ключ, присел на кресло перед столом, поправил очки, повернул ключ в замке и выдвинул ящик. Он уже сто лет не смотрел на свои трудовые сбережения. Я почему-то представляю, что, прежде чем залезть под газету, он зажмурился в предвкушении прикосновения к приятно хрустящим стопкам. Неизвестно, было ли так на самом деле, но то, что вместо купюр дед Яша нашарил лишь дерево стола, это точно.

Как же меня ругали! Чего только мне не говорили! И когда я сразу сознался, и когда вытащили из-под моей кровати изрядно похудевший мешок, и когда пересчитали и выяснили, что осталось не больше половины, и особенно когда, объясняя недостачу, я рассказал, что в течение нескольких месяцев я, как сеятель, щедро разбрасывал пачки по классу в подставленные руки.

Самым употребляемым в те дни было слово “идиот”. В основном говорили: “Ну что с него взять, с идиота”. То есть с меня. Потом пришла тетя Юля и заявила с порога: “Какой же ты все-таки идиот!” Имея в виду, как ни странно, дедушку. Мне сразу полегчало. Настолько, что вспомнил за обедом про портфель, набитый облигациями, который Ася тогда унесла к маме.

– Какой портфель? – На лицо тети Юли стала набегать тень. – Такой красненький в клеточку? Да черт бы вас всех побрал!

Она даже со стула поднялась:

– Я же только на прошлой неделе посмотрела, там хлам какой-то, макулатура, взяла и в мусоропровод все выкинула!

А вечером я услышал, как отец негромко сказал маме:

– Как же можно быть такой идиоткой? Хоть бы посмотрела сначала, что выбрасывает.

Я понял, что наконец реабилитирован.

Папа и мама еще с неделю занимались тем, что обходили окрестные дома, пытаясь вернуть хоть малую часть. Родители моих одноклассников вели себя по-разному. Некоторые безропотно выносили в коридор пачки, извинялись, сообщали, что и сами собирались вернуть, но как-то не было времени. Другие отдавали, но весело предлагали не стесняться, приносить еще, не забывать золотишко и прочие ценности, мол, все примем. Ну а большинство, отводя глаза, гавкали: “Знать ничего не знаем ни про какие ваши облигации, ни про что другое”. И захлопывали дверь перед носом.