Юные годы медбрата Паровозова - Страница 60

Женька всегда рассказывал что-то очень интересное, даже про обычные вещи. И сам проявлял большое любопытство и к собеседнику, и к окружающей его жизни.

Для врача он был подозрительно эрудированным во многих областях, особенно в литературе. В нашем отделении, когда ушла Элеонора Александровна, говорить о книгах можно было разве что с Орликовым. А вот Женя Лапутин, помимо того что много читал, несомненно, обладал вкусом, причем весьма изысканным. Для него литературой настоящей являлась музыка слов, эквилибристика построения фраз, глубина метафор. А сюжет представлялся делом вторичным и часто даже ненужным.

Литература настоящая, по его мнению, должна быть полностью свободна от политики, иначе это никакая не литература, а прокламация.

Я в данном вопросе с ним часто не соглашался. Действительно, как можно в такой стране, как наша, не замечать, что происходит у тебя под носом? Мы же не в Лихтенштейне живем, чтобы чистой литературой наслаждаться. Но особенно никогда не горячился, боялся его спугнуть.

Идеалом писателя для Жени был Владимир Набоков. В то время Набокова, конечно, не издавали, приходилось тайно доставать, но за чтение вроде как срок не давали, и на том спасибо.

А еще он девушкам нравился, всем без исключения, и это тоже получалось у него легко и непринужденно. Ну а что тут удивляться, кто, интересно, устоит, если парень хорош собой, модно одет, умно говорит, да к тому же хирург.

Вот историю вспомнил. Которая, правда, абсолютно ничего в нем не раскрывает и никак его не показывает. Ну что уж тут поделаешь, у меня почти все истории такие.

Примерно за пару недель до того, как я так удачно сгонял по воду в подвал, к нам по “скорой” поступил весьма любопытный пациент. Общение с ним оказалось делом специфическим, несмотря на то что он был в сознании и к тому же трезвый. Само по себе уже одно это было большой редкостью для поступающих с улицы. Ну так вот, пациент был в сознании, трезвый, но практически ничего не слышал. И не потому, что был глухонемым, нет. Он был обычным человеком, то есть совсем. В смысле – инженером. Просто ему в голову въехал автомобиль. Нет, никакой жути не случилось, и череп ему в лепешку не смяло. Он шел себе по улице вечером, было темно, подмораживало. Перебегая дорогу, он поскользнулся и упал на пятую точку. Тут-то ему в голову и въехал “москвич”. Машина уже практически затормозила, но, как я сказал, подморозило, тормозной путь увеличился, вследствие чего наш инженер и получил несильный, но точный удар радиатором по башке.

В принципе, это был не наш пациент. Такого нужно было везти в приемный покой. Но “скорая”, видимо находясь под впечатлением от того, что инженер смял своей головой капот у “москвича”, доставила его в реанимацию, отдав тем самым дань уважения этому простому человеку.

Мы тоже не стали вставать в позу, дежурство было спокойное, Витя Волохов с утра находился в хорошем настроении, короче, больного мы приняли и стали лечить.

Хотя лечить, честно говоря, там было нечего. Ему даже подключичку не стали вставлять. У бедняги из всех повреждений была здоровая гематома под левой бровью, которая сползла на веко и полностью закрыла левый глаз. Ну и кожа прямо над веком лопнула, так бывает у боксеров-профессионалов. Именно сюда пришелся удар автомобиля.

А вдобавок имелась рана на затылке, он ее получил, когда от удара завалился на спину и тюкнулся головой об асфальт.

И хотя, как я говорил, он находился в сознании, но сознание это было относительным. Он был оглушен, как рыба, которую угостили динамитной шашкой. А ему самому, судя по всему, как ни странно, было хорошо. Он лежал в сладкой дреме, прикрыв глаза, и даже чему-то улыбался. Типичная эйфория контуженых.

Ну а мне нужно было сведения от него получить, вот я и стоял над ним и тормошил, не скажу что особо деликатно. И орал ему на ухо.

– Фамилия!!! Как фамилия твоя? – тряс я его за плечо. – Имя и отчество!!!

– А, фамилия… – выплывая из своих сладких грез, улыбаясь, мечтательно произносил инженер. – Фамилия моя Андреев!

– А имя, имя и отчество, – надрывался я, – и возраст, лет тебе сколько?!

– Имя… имя мое – Виталий! – не прерывая медитации, отвечал тот. – Виталий Николаевич!

– Виталий Николаевич, – я уже охрип, – ну а лет тебе сколько, и адрес, адрес свой назови!!!

Вот в таком ключе минут двадцать. Хотя было понятно, что нужно переводить его в нейрохирургию, пусть там лежит и грызет свой аминалон. Осталось только дождаться дежурного нейрохирурга, тот должен пациента осмотреть, зашить раны и перевод санкционировать.

В те сутки дежурил Женя Лапутин, которого я вызвал практически сразу, как только поступил больной. Целых полтора часа прошло, а его все не было. Обычно он являлся тут же, ну еще бы, конькобежец! Но сегодня явно не торопился. Я уже трижды звонил на пульт, там отвечали, что вызов передали, операции нет, ждите, нейрохирург пошел к вам. Пошел, но не дошел, странно. Может, спрятался в каком-то тайном месте и чаи гоняет.

Чтобы не терять время, я обрил инженеру затылок вокруг раны, обработал ее и быстренько заштопал. Красота!

Ну а веко я шить не стал, я вообще никогда за лицо не брался, этим пускай специалисты занимаются. Лицо – вещь такая, особая, им многие дорожат. А тут еще глаз рядом, не хватало мне еще к веку его присобачить.

Наконец, запыхавшись, прибежал Женя Лапутин. Он был как-то по-особому возбужден и немного помят. Нет, точно, что не чай пил.

Быстро прояснив обстановку, не обнаружив у больного признаков внутричерепной гематомы, Женя оставил запись в истории болезни и решил залатать веко.